Парфенов носил легкую небритость, очки без оправы и костюмы Trussardi, олицетворяя собой все самое снобское, богемное и столичное, что только можно было вообразить в середине 90-х. Я и подумать не мог, что этот денди родом откуда-то из-под Вологды.
Я спрашиваю Парфенова про его далекую от мишленовских звезд родную вологодскую деревню, куда он ездит по несколько раз в год.
«А там хорошо. Хутор, пять домов, и никому до тебя нет дела. Первое —
идешь за водой. На окнах занавесок нет, все пять домов тебя видят.
Выйдет на крыльцо Вася Королев, которого я с детства знаю, и скажет:
«ЗдОрОв. КОгда приехал-тО?» — «Сегодня». — «К матке приехал-тО?» — «А к
кому еще». — «КОгда назад-тО?» — «Завтра». — «А... былО приезжать?..»
Все. Мы долго, содержательно поговорили. А что, нормально. Я его не
замаю, он меня не замает. Сейчас жене Нине перескажет».
«А ты сам ощущаешь внутреннюю связь с той Россией?»
— «По советским
меркам я — правнук кулака. Все, что ты видишь из обстановки, — это
родное, но не свое. В этой зыбке меня не качали, и всего, что я теперь
поразвесил, у меня не было. А свое — это две зеленые папочки, в которых
ксероксы документов о раскулачивании и последующем расстреле. Нас в
1931-м раскулачили, а в 1937-м еще все-таки и пришибли прадеда моего, в
доме которого родился мой отец в деревне. В реквизированном доме моем
был суд советский, который следующих карал. Хотя, конечно, это я пытаюсь
задним числом достраивать. С той Россией мы, кроме книг, не связаны
почти ничем, все-таки семьдесят лет — это огромный разрыв, в первые
десятилетия еще и нарочно углублявшийся. Все, что мы можем рассказывать:
мой дед видал, как царь едал».
Эту мысль я неоднократно слышал от Парфенова во время съемок «Истории Российской империи», когда мы исколесили полстраны.
Я всегда чувствую свое происхождение. Северный русский — для меня это очень важно. Это мое представление о России, о нашем характере, об этике и эстетике. Южнее Воронежа для меня — другие русские.
Когда Парфенов изображал своего деревенского друга детства Васю Королева, он комично пародировал вологодский акцент. Это один из его фирменных приемчиков, ошеломивший
меня, когда я только пришел к нему работать. Это были времена программы
«Намедни. Неполитические новости за неделю».
Парфенов носил легкую
небритость, очки без оправы и костюмы Trussardi, олицетворяя собой все
самое снобское, богемное и столичное, что только можно было вообразить в
середине 90-х. Я и подумать не мог, что этот денди, рассказывавший по
телевизору о московском концептуализме и бельгийских дизайнерах, родом
откуда-то из-под Вологды, из деревни.
Чуть позже останкинские старожилы поведают,
что помнят времена, когда Парфенов приходил на работу в дешевом и очень
китайском пуховике. Я пуховик не застал, тем удивительнее для меня было
это карикатурное преображение в вологодского мужика.
Однако настоящим
шоком было впоследствии обнаружить, что на Севере действительно
так говорят. И оканье, и каша во рту, и вечно удивленная интонация — все
оказалось правдой.
«Я всегда чувствую свое происхождение. Северный русский — для меня
это очень важно. Это мое представление о России, о нашем характере, об
этике и эстетике. Южнее Воронежа для меня — другие русские. Ну вот...
Сморчки? Ты ел сморчки? Второй после трюфеля гриб, французы его "морель”
называют».
Источник: Андрей Лошак. http://www.gq.ru
PS
