К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ МЕРЯНСКОГО ЯЗЫКА

Проблемы лингвистической мерянистики прочно вплетены в общуюпроблематику финно-пермского языкознания, особенно в аспекте изучения языковых контактов в эпоху «встречи руси и чуди». Однако не все первостепенные вопросы были рассмотрены в полном объеме. В частности, в глубоком исследовании О. Б. Ткаченко 1 пристальное внимание уделено синхронному соотнесениюреконструированных элементов мерянского языка (МЯ) с аналогичными элементами других финно-пермских, но лишь вскользь рассматривается его происхождение и диахронное положение в финно-пермской среде. Основная «рабочая» точка зрения автора состоит в том, что вместе с признанием его близости прибалтийско-финским и саамским языкам признаются также и его отличия от них, в некоторых чертах сближающие МЯ с волжскими языками. На этом основании автором постулируется целесообразность выделения особой «среднефинской группы», гипотетически включающей мерянский (мерянские?), муромский и мещерский языки и определенным образом соотносящейся со «севернофинской группой», реконструированной А. К.Матвеевым. Исторические основания такой принадлежности МЯ автором не выявляются, и поэтому, на наш взгляд, употребление термина оправдано только при синхронном изучении МЯ.

Очевидно, определение характера МЯ негативным путем («не прибалтийско-финский») не ведет к разрешениюпроблемы. Есть, однако, объективное тому объяснение, а именно: недостаточность и односторонность имеющихся материалов, на основе которых проводится моделирование языка и реконструкция его лексики, хотя ресурсы компаративистики еще далеко не исчерпаны. В частности, продуктивной представляется линия сравнения ауслаутного консонантизма (исконного для прафинно-саамского и, видимо, прауральского языка2) базисной лексики МЯ, прибалтийско-финских и саамских языков, в рамках финно-волжского пра-состояния. Так, мы имеем мер. *veZ (Вежболово) ‘вода’ при лив. vez то же, вепс. vezi то же и фин. vesi то же;мер.*suZ (Суждаль > Суздаль) ‘волк’ при фин. susi то же; мер. *juG ‘река’ при лив. joug то же, «лоп.» *jugа то же, саам. *joG то же и кар. и вепс. jogi то же. На этих и других примерах видны следующие намечающиеся регулярные соответствия: мер. и лив. *-Z . фин. *-si; мер., лив. и саам. *-CO . *-Сi. Сюда же относится и отсутствие гармонии гласных в лив., саам., вепс. и мер. (по крайней мере, для реконструированного корпуса лексем). Даже на представленном весьма ограниченном материале в рамках лексики, допускающей праприбалтийско-финскуютрактовку, видна архаичность МЯ на фоне современных прибалтийско-финских языков северной ориентации при его сопоставимости с ливским, наследующим южному диалекту прибалтийско-финского праязыка, 3 и саамским (на что подчеркнуто обращал внимание также и О. Б. Ткаченко4).

Совершенно необходимым представляется обращение к экстралингвистическим соображениям о происхождении МЯ. Специально рассматривавший проблематику финно-угорской предыстории В. В. Напольских связывает появление первых финно-пермцев в ареале фатьяновской культуры с похолоданием климата в конце суббореала (рубеж II–I тыс. до н.э.) и наступлением в связи с этим в Верхневолжско-Окском регионе темнохвойных таежных лесов - кормящего ландшафта охотников и рыболовов. Точнее было бы определить это аллохтонное население как пра-финно-саамов с постановкой вопроса о возможности их более ранней в языковом отношении (середина II тыс. до н. э.) пра-финно-волжской атрибуции.

Так или иначе, эти племена приносят в рассматриваемый регион традицию«текстильной», или «сетчатой», керамики (КТК), которая изначально (с середины II тыс. до н. э.) не будучи единой в культурном отношении в дальнейшем и вовсе распадается на несколько субареалов; есть основания видеть в них также раннее диалектную структуру «языка» этих племен. Одним из таких субареалов и явилась Волго-Окская историко-культурная зона, где сформировалась локальная разновидность КТК.

С высокой степенью вероятности можно утверждать, что с начала I тыс. до н.э. в ареале будущей мери прослеживается непрерывное историко-культурное развитие и преемственность археологических культур (КТК –– городищенские культуры дьякова типа ––древности мери), что позволяет предполагать также и языковой континуитет. Иными словами, мерянский язык в конечном итоге ведет свое существование от одного из диалектов носителей КТК, от которых происходят также и современные северные прибалтийско-финские языки, очень близкие географически и лингвистически, и архаичные ливский, ливвиковский и людиковский, а также субстратные языки «саамской» топонимии широких пространств Европейского Севера; сюда же не будет ошибкой отнести и мертвый язык веси.

Таким образом, в условиях подобного диахронного среза проблемы мерянского глоттогенеза теряют практический смысл любые попытки связать МЯ с современными языками, даже существование иных из которых как таковых в синхроннуюс мерей эпоху неочевидно. По большому счету, мы сталкиваемся с необходимостью раскрыть все содержание историко-языкового процесса в этой и смежных территориях в течении как минимум двух тысячелетий: начиная со времени первого появления здесь прамерянской речи и до эпохи Нестора.

Подводя итоги, надо заметить, что уже сейчас можно говорить о некоторых перспективных направлениях в области исторической мерянистики. Это, во-первых, исследование множественных прафинно-саамских реликтов в субстратной топонимии широких ареалов КТК и лингвоисточниковедческая оценка их атрибутов (например, проблема топонимических ансамблей с *-ауслаутной лексематикой). И во-вторых, собственно археологическая задача: отыскание свидетельств непрерывности или, наоборот, дискретности, этнокультурного развития территорий КТК с эпохи раннего железа, что даст дополнительный импульс комплексному синтезу данных различных хорологических дисциплин в поисках решения «мерянской проблемы».